Скотопригоньевск, Мухосранск - далее везде

[rhumb]

Вчерашнему Скотопригоньевску, чей народ так и не прошел через очистительное покаяние, никак невозможно трансформироваться ни в «Святую Русь», ни в четвертый Рим. Он с его мерзостью духовного запустения, не очистившийся от накопившейся внутри него скверны, гниющий, распространяющий нравственное зловоние, обречен превратиться именно в Мухосранск. Денотат, примеряющий на себя именно такое, некрасивое и бесславное имя, тем самым как бы говорит всем, что он практически уже смирился с уготованной ему, столь же некрасивой и бесславной судьбой, в финальной части которой он сам себе ставит исторический шах и мат.

Обращает на себя внимание совсем не индифферентный и отнюдь не безобидный характер нового квазитопонима и рождаемых им метафорических ассоциаций. Ведь мухи - это не просто знак запущенности, загаженности, омертвения. Они - древний символ действия злых, темных, демонических сил, разносчиков всяческой заразы, распространяющих порчу, греховность, порочность, способствующих процессам физического разрушения, морального разложения, духовного растления. Они - символ расползающейся мерзости запустения.

Несмотря на свою неблагородную, нелитературную природу, квазитопоним М-ск норовит прорваться в культуру, и это у него получается, поскольку он не аморфен, а несет в себе некую самостоятельную идею. В ней, разумеется, нет ничего одухотворяющего высокого, возвышенного. Это идея с отчетливо ощущаемым присутствием в ней духа танатоса, т. е. идея упадка, заката, распада, близящегося конца, надвигающейся смерти.

Смерть смерти рознь, и в случае с М-ском налицо свидетельство приближения отнюдь не героической, а довольно бесславной смерти, окрашенной совсем не в трагически-декадентские тона печальных и красивых увяданий древних цивилизаций. Здесь всё гораздо прозаичнее.

Самоназвание М-ск самоубийственно для денотата, повесившего его на себя. И убийственна здесь прежде всего отталкивающая некрасивость этого имени. Историческое угасание социального мира, где такие самоназвания быстро приживаются, не может быть возвышенно-трагическим. Корни этой некрасивости не только в настоящем, но и уходят глубоко в социально-историческую почву кончающейся цивилизации.

Массовый человек из М-ска - это отнюдь не антропологический «черный ящик». Его содержимое прочитывается без особых затруднений. В своих предельных проявлениях это существо, непоправимо одичавшее за прошлые десятилетия духовной бескормицы, разучившееся отличать добро от зла, впавшее в состояние, близкое к моральному идиотизму. Этот человек может, например, убить своего ближнего и, не будучи голоден, самым буквальным образом съесть его, нажарив из него котлет. И совершает он это только потому, что ему захотелось испытать запредельные и потому невероятно притягательные ощущения абсолютной, сверхчеловеческой власти над другим, себе подобным существом.

Не об этих ли антропофагах из будущего писал в своем старорусском доме летними, по северному светлыми ночами отставной инженер-поручик Фёдор Достоевский? Не эти ли сытые, холёные, сравнительно образованные людоеды, о которых временами без особого удивления сообщают СМИ, привиделись писателю, когда из-под его пера возникли знаменитые строки: уничтожьте в человеке веру в Бога и в своё бессмертие и «тогда ничего уже не будет безнравственного, всё будет позволено, даже антропофагия»?

Людоеды времен интернета и остмодерна предпочитают учиться не у Достоевского, а у его антипода - лжеучителя Ницше. Усатый нянь модернистов-богоборцев и постмодернистов-антропофагов продолжает внушать своим читателям, что «Бог умер» и что теперь им все позволено. И послушавшиеся его читатели оказываются в том самом пространстве, которое когда-то было скотопригоньевским, а ныне становится м-ским, где не действителен опыт всей предыдущей истории мировой цивилизации, гдеп ничего не стоят тысячелетия развития культуры, золотое правило нравственности, заповеди Декалога и Нагорной проповеди и многое другое. Вместо них - только пустота, да еще, пожалуй, Чапаев…

В тех случаях, когда человек из М-ска, еще не вставший на путь антропофагии, пытается размышлять, то его одолевает не декартовское рациональное сомнение, а всеобъемлющее недоверие по отношению ко всем проявлениям истины, красоты, добра, справедливости. В его глазах оптический принцип тотальной подозрительности предпочтительнее презумпции доверия Богу. Он фактически заявляет: не верю никому и ничему! А его рассудок, перечеркнувший все абсолютные смыслы, ценности и нормы, с лёгкостью превращаются в генератор демонических структур, стремящихся самодовлеть и господствовать.

Если это современный интеллектуал, то он, при всех своих талантах, отличается, как правило, очень слабым нравственным здоровьем, беззащитностью перед чарами темных, демонических соблазнов и при этом невероятно твердой уверенностью в собственной непогрешимости. Как капризному, избалованному ребенку, или, если угодно, как «подпольному господину» Достоевского, ему хочется жить, думать и писать только «по своей глупой воле». Удержаться от своеволия, трактуемого им как высший модус творческой свободы, он чаще всего не в состоянии. У него нет необходимых для этого духовных ресурсов. Ему не по силам нравственная самодисциплина, поскольку он напрочь лишен дара различения духов, глух к воззванию: «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но различайте духов, от Бога ли они» (1Ин. 4,1). Этим даром, равнозначным умению отличать добро от зла, истину от лжи, он не обладает. Отсюда его заблуждения, позволяющие считать темное светлым, принимать ложь за истину, а зло за добро. Отсюда его дерзкие нападки на традиционные нормы интеллектуального благочестия, а также безумные попытки «заголять и обнажать» те экзистенциальные структуры своего «я», которые всякий нормальный человек предпочтет оставлять скрытыми от посторонних глаз. Создаваемые им тексты чаще всего свидетельствуют о том, как его духовное «я» распадается, «захлёбывается в потоке мысленном страстей» и безпокаянно гибнет либо в судорожных припадках демонической гордыни, либо в скверне оплёвывания абсолютных ценностей и смыслов.

Трудно вообразить, что указатель, на котором написано «М-ск», приведет в обитель света, истины и красоты. И, напротив, очень легко догадаться, что каждого, кто последует в указанную сторону, не ждет ничего хорошего. Люди, живущие в М-ске, обречены каждодневно соприкасаться с миром идей, вещей и процессов, стоящих за этим словом и осененных его нечистыми смыслами. Существуя среди таких смыслов, идей и процессов круглосуточно, круглогодично, пожизненно, они будут иметь очень мало шансов пробиться сквозь них к свету красоты, к проявлениям истины, добра, справедливости. Их повседневным окружением будет, в основном, то, что отмечено печатями затхлости, несвежести, нечистоты, разложения. Такова уж природа м-ской цивилизации, чья почва приспособлена прежде всего для пышного произрастания цветов зла.

Как уже говорилось выше, трансформация модерна в остмодерн предполагает не только множество общих и частных метаморфоз, но и процедуры сопутствующих им реноминаций. И хотя эксцентрическая экспрессивность топонимов Скотопригоньевск и М-ск остается при них, ее тон и характер изменяются: поэтика брутальности вытесняется эстетикой низкого, а «мысль, леденящая лист» уступает место мысли, пачкающей лист и угашающей дух.

Номинационный ресурс квазитопонима оказался, как и в случае со Скотопригоньевском, гораздо шире предполагаемых поначалу провинциально-местечковых масштабов. В его скромной, на первый взгляд, семантике тоже обнаружился внушительный геополитический замах. Поэтому на дискуссионных площадках неофициального, неакадемического россиеведения на него может оказаться значительный спрос. Более того, не исключено, что сдвоенные выступления парадигматического дуэта «Скотопригоньевск - М-ск» в конце концов сменятся дискурсивными сольными концертами одного лишь М-ска. И тогда ему одному придется справляться с решением объяснительных, интерпретационных и прочих задач в рамках теневого россиеведения.

Подобный прогноз не беспочвенен, поскольку квазитопоним включает в себя именно те характерные сгустки смыслов и как раз такие семантические концентраты, которые неуклонно выдвигаются на авансцену нашего жизненного театра, становясь все более отчетливыми и заметными.

из В.Бачинина
( полный текст статьи - здесь )
на скриншоте - Митя Карамазов